Некрасова ценю и люблю глубоко. Любимые стихи: «Вчерашний день в часу шестом...», «Песня про Якова Верного...», «Адмирал-Вдовец...», «Я покинул кладбище унылое...», «Влас».
Вместе с «Полтавой» и «Веткой Палестины» — некрасовские «Коробейники» были первыми стихами, которые я знал наизусть прежде, нежели научился читать, т.е. до 5 лет. Некрасовские же стихи «...Чтобы словам было тесно, мыслям — просторно...» были указаньем в личном творчестве. Они же и остались таковыми и до текущего момента, потому что все остальное вытекло из них. Как это ни странно, Некрасов был для меня не столько гражданским поэтом, сколько учителем формы. Вероятно, потому, что его технические приемы проще и выявленнее, чем у Пушкина и Лермонтова. Мне нравилась сжатая простота Некрасова и его способность говорить о текущем.
Это вызвало в самом начале моей литературной деятельности лекцию об А.К. Толстом и о Некрасове, прочитанную в 1901 году в Высшей Русской Школе в Париже. В ней я доказывал эстетическую бедность А. Толстого и богатство чисто эстетических достижений и приемов у Некрасова. Лекция была встречена крайне несочувственно тогдашней эмигрантской публикой, вызвала прения, тянувшиеся несколько дней, и большинство моих оппонентов всеми силами старалось снять с Некрасова обвинение в новизне и совершенстве художественных приемов. Мне кажется, что со стороны поэтов моего поколения (т.е. символистов) моя манифестация в честь Некрасова была хронологически первой. Эта лекция не была напечатана, и рукопись ее утрачена. Статье Бальмонта о Некрасове, написанной им года 2 спустя, предшествовали несколько наших бесед о Некрасове, во время которых мы с восторгом цитировали друг другу любимые стихи Некрасова, и помнится, что он впервые от меня узнал стихотворение «Вчерашний день, часу в шестом», в те годы еще [не] входившее в собрание стихотворений.
Из всего сказанного ясно, какое влияние имел Некрасов на мое собственное творчество. Тургеневская фраза о том, что «поэзия и не ночевала в стихах Некрасова», меня всегда глубоко возмущала, а после современных разоблачений о порче Тургеневым текста тютчевских и фетовских стихов убедила меня вполне в тайном художественном безвкусии Тургенева, которое я давно предугадывал.
Личность Некрасова вызывала мои симпатии издавна своими противоречиями, ибо я ценю людей не за их цельность, а [за] размах совмещающихся в них антиномий.
Но материалы для этого суждения я получил только теперь из статей и исследований К.И. Чуковского о Некрасове.
