Некрасов — огромный поэтический талант, который должен быть поставлен рядом с лучшими поэтическими именами русской литературы. Стих его ярок и звучен — можно сказать, не гармонически, а дисгармонически звучен и в этой именно дисгармонической звучности его поэзии чувствуется что-то не только сильное, но и трагическое. В стихах его вылился какой-то покаянный вопль русской интеллигенции, сознавшей свою историческую виновность перед русским народом. В самом темпераменте Некрасова, вулканическом, полном противоречий, слышится широкий, барский разгул, возросший и развернувшийся на крепостнической почве. Тем более подкупают в нем эти его поэтические самообличения, столь же искренние, столь же вдохновенные, как и порывы его необузданного темперамента.
Он пел о крестьянском горе, набросал множество великолепных художественных образцов из мира крестьянской нужды и крестьянской темноты, дал почувствовать, что под гнетом нужды и темноты шевелятся еще не развернувшиеся богатырские силы. Иногда поэзия Некрасова поднимает в читателе потребность исторического реванша в пользу многострадального народа, и эта потребность является не только делом определенного исторического момента, а вечным настроением всякой интеллигенции по отношению ко всякому народу.
Единственное, что можно сказать в ограничение народной значительности его поэзии, это то, что она передает именно душу интеллигенции, а не душу самого народа, с ее мягкой тоской, с ее широкими мечтательно-религиозными думами, с ее высшей юмористикой, в которой играет земной и небесный свет. Иногда Некрасов сам как бы замечает эти недостатки своей поэзии: он сознает свою оторванность от народа, и отсюда — новые трагические ноты в его поэзии, страстные, сильные и увлекательные.
