1. Ваша первая ассоциация с именем Николая Некрасова?
Строчка: «Там били девушку кнутом, крестьянку молодую».
2. Как относились Вы к Некрасову в детстве и в юности? Как менялось Ваше отношение к Некрасову с возрастом?
В детстве бабушка читала мне «Генерала Топтыгина», стихи, которые я понял лишь взрослым. Сказка мне нравилась, а смысл не доходил. Теперь понимаю, что это одно из лучших русских стихотворений. Фактически, это второй «Ревизор», только страшный. Люди настолько забиты и приучены к расправе, что, когда видят зверя, автоматически принимают зверя за начальство. Людей били всегда — «нет ребра, зубов во рту не хватает многих», им привычно, что на них рычат. Медведь правит страной; зверь, который и сам подневольный, вожак медведя колотит дубинкой, но рыка зверя хватает на то, чтобы держать в страхе народ — «генерал, видно, в новом вкусе». Ребенком я просто веселился: случай забавный, но, когда подрос, оценил сюжет. Впрочем, не сразу: в антисоветской и глуповато-романтической юности я Некрасова не любил, поскольку он был вознесен советской школьной программой как предшественник соцреализма. Он и был таковым. Народник, демократ, защитник крестьян — это для меня, инакомыслящего подростка, было едва ли не ругательством. Некрасов казался мне ходульным резонером. То был обычный невежественный снобизм либерального как бы «интеллигента» — не читать Чернышевского, Некрасова, Белинского, Герцена. Самые светлые русские умы отвергались этой фрондерской позицией. К тому же эпизод с потерянной рукописью «Что делать?» прибавлял сарказма в отношении к великому поэту. Как известно, Некрасов выронил рукопись из пролетки, книгу Чернышевского, написанную в тюрьме, он якобы потерял — и многие считали это актом трусости. К тому же с легкой руки Венички Ерофеева, включившего насмешливое переложение поэмы «Кому на Руси жить хорошо» в свою комедию «Шаги командора», я стал относиться иронически к этой вещи; впрочем, обращение Ерофеева, певца пьянства, к этой вещи закономерно — как известно, Некрасов собирался сделать главным героем, так сказать, «самым счастливым человеком на Руси», которому живется весело и вольготно, именно пьяницу. И это во многом правдивое понимание реальности. Но, согласитесь, сделать пьяницу самым счастливым — это не вполне цель народника. Некрасов и не дописал своей поэмы поэтому. За него дописал Ерофеев. Как мне сегодня суммировать свои чувства разных лет? Странно отрицать то, что было. Было и так, и по-другому. Теперь читаю Некрасова детям. Но, конечно же, не только Некрасова. Выбирать в учителя Некрасова я бы не стал.
3. Какие стихи Некрасова — Ваши любимые? Чем Вам близка или не близка его поэзия?
Мне не близка поэзия Некрасова; я люблю Байрона и Роберта Бернса, людей абсолютно свободных, лишенных комплексов. Поэзия — вещь в сущности не обязательная: зачем говорить в рифму? Поэзия появляется исподволь, легко и вдруг. Некрасов, как мне представляется, был во многом скован — не только семейными обстоятельствами и ответственностью (за журнал, например, но не только), но и социальными принципами, которые он сам себе вменял, но не всегда им мог следовать. Стихи он писал нелегко, как-то натужно. Я не случайно вспомнил именно Байрона и Бернса. Некрасов писал о доле пахаря, а Бернс реально был пахарем, на самом деле. Роберту Бернсу стихи о собственной жизни пелись естественным образом. Он не преувеличивал свои страдания и вовсе не стеснялся бедности. Он сам себе не сострадал, он так просто жил, и все. Некрасов писал о свободе и революции — но как сторонний наблюдатель, а Байрон был в самом деле, в полной мере воплощением свободы и революции. Байрон был революционером на самом деле, с оружием в руках, возглавлял восстание в Миссолонги. Это так с ним было на самом деле, в реальности, а поэты Пушкин с Некрасовым просто писали о революции, создавали оды вольности, не находя в реальности никакой возможности следовать своим порывам. Взять и уехать в Грецию как Байрон, в Африку как Рембо, на остров Джерси как Гюго, которому не понравился Луи Наполеон, — это свобода иного уровня. Политические стихи Гюго так прекрасны именно потому, что всякая строчка подтверждена жизнью писателя. У Некрасова все слова искренние — но это иное приближение к идее. Некрасов — человек, безусловно, благородный, сострадающий истине и милосердию, но дыхание его стеснено. Его жизнь трагична, но не той звонкой трагедией, как жизнь Байрона и Бернса, — а глухой внутренней драмой, как в случае Маяковского, например. Недаром Маяковский вспоминает Некрасова в своем стихотворном обращении к Пушкину. «А Некрасов Коля, сын покойного Алеши» и т.д. Они в самом деле похожи. С той разницей, что Маяковский в некий момент и впрямь отождествил себя с революцией — и сумел разрешить свои (и ее) противоречия наотмашь. Гражданский пафос Некрасова должен быть близок всякому совестливому человеку — и как же такое может быть не близко. Но пафос этот уж слишком общего характера. Есть у него такие строки:
Средь мира дольнего
Для сердца вольного
Есть два пути.
Взвесь силу твердую,
Взвесь волю гордую:
Каким идти?
Одна просторная —
Дорога торная,
Страстей раба,
По ней громадная,
К соблазну жадная
Идет толпа.
Другая — тесная
Дорога, честная,
По ней идут
Лишь люди сильные,
Любвеобильные,
На бой, на труд.
Это хорошие строки, яркие, очень нужные. Но ничего подобного Бернс и Байрон написать бы попросту не смогли: для них такой пафос не требуется — им свобода давалась естественно, без натуги и декларации. «Кто честной бедности своей стыдится и все прочее»… это сказано легко. А у Некрасова все как бы через силу, лозунгом. А следовать лозунгу без внутренней легкости поэт не может. Поэзия дело легкое, связана с дыханием.
4. Как Вы оцениваете влияние Некрасова на последующую русскую литературу? Повлиял ли он на Вашу литературную работу?
Повлиял Некрасов на меня опосредованно; я уже говорил, что в юности я Некрасова, к сожалению, не понимал, то есть, точнее, не знал. Потом оценил, но не вполне полюбил. Формировал меня не столько он сам, сколько те люди, которых он представлял, его окружение: прежде всего Чернышевский. Чернышевского в юности для меня открыли отец и брат, исследователь русской философии, сам философ. Под их влиянием я стал читать Чернышевского — не только его утопический роман, но, прежде всего, философскую публицистику. Вообще, я считаю Чернышевского крупнейшим русским мыслителем; его и, пожалуй, Герцена, но Чернышевский прямее, точнее. По типу сознания, я скорее всего «народник» — ничего более значительного, на мой взгляд, русская культура, русская мысль не произвела. Чернышевский — и Некрасов, эти имена связались у меня потом.
Строчки Некрасова, посвященные Чернышевскому, я вспоминаю («Не говори: забыл он осторожность»), но даже эти прекрасные строки кажутся мне слегка выспренными.
5. «Современник» Некрасова был в центре русской литературной жизни в богатые литературой и яркие времена. Есть ли столь же бесспорные центры влияния в сегодняшней литературе? Кто мог бы (должен был бы) играть такую роль?
В годы моей юности бесспорным центром влияния — что бы ни говорили сегодня про него — был Солженицын. После него на это место претендовал Зиновьев; не думаю, что он данное место получил. В сегодняшней разнонаправленной агитации имеются яркие ораторы-литераторы; как правило, это прежде всего идеологи. Но чтобы прокламация стала явлением литературы, требуется гуманистическая беспартийная позиция. А в такой позиции — нет места идеологии. Идеолог не может быть писателем. Солженицына спасало то, что его страсть «пасти народы» была редуцирована изгнанием. В этом смысле ему повезло. Не думаю, что следует искать центр влияния — фигура гуманистического мудрого автора возникнет сама собой, без громких проповедей и публичного кокетства.
6. Преобладающая в лирике Некрасова мрачность отвращает Вас или привлекает?
Не нахожу его мрачным, разве что «Железную дорогу». Поэма «Кому на Руси жить хорошо» вовсе не мрачная. Напротив, лубочно-веселая. Некрасов свою поэму не дописал, потому именно, что относился к ней легко, играя. Хотелось написать эпос, но сил, а главное идей, размахом на эпос — не было, и тогда он стал играть — а игралось ему хорошо. И сочинял автор поэму весело, на манер «Кентерберийских рассказов» Чосера. Там ведь тоже путешествие и рассказы. Это совершенно средневековая, по типу, поэма. Есть в ней и отсылки к «Мертвым душам» (путешествие по дворам помещиков), то есть еще к одной довольно веселой книге. Мне не кажется, что Некрасов по типу психофизиологии — человек мрачный. Он картежник, выпивающий. Такие люди мрачными не бывают.
7. Некрасов ставил перед собственным творчеством социальные задачи. Считаете ли Вы, что социальная миссия должна быть важна и сегодняшним поэтам?
Ответ зависит от того, как трактовать выражение «социальная миссия». Поэт обязан быть беспартийным; даже Маяковский, пролетарский поэт, отказался вступать в ВКПб («еще пошлют в Астрахань, рыбам проповедовать»). В свое время Сартр выдвинул тезис о социальной «ангажированности» художника — этот тезис оппонировал эскапизму, искусству для искусства; и в этом противостоянии эскапизму много правоты. Однако, я все же не согласен с Сартром. Миссия художника именно в не-ангажированности. В романе «По ком звонит колокол» партизан задает вопрос Роберту Джордану:
— Ты коммунист?
— Нет.
— А кто же ты?
— Я антифашист.
И это очень точный, мудрый ответ. Миссия художника состоит в том, чтобы быть антифашистом, а не в том, чтобы быть коммунистом; его ангажированность заключается в противостоянии любой форме оболванивания, любо идеологии, любой ангажированности. Это и есть единственная социальная миссия — человечность. А человечность, гуманизм — эти свойства никак не связаны с партийностью. Художник принадлежит к одной единственной партии, но самой многочисленной — к людям.
8. Зачем нужен Некрасов сегодня? Будут ли его читать и помнить в этом веке?
Меня всегда удивляет подобный вопрос. Такие мастера, как Боттичелли или Эль Греко, были забыты на сотни лет, а они крупнее Некрасова как мыслители. Мы до сих пор не знаем некоторых греческих философов, чьи работы дошли до нас в отрывках. И что там Древняя Греция, если сегодня читают редко даже авторов Просвещения. Даже литературу ХХ века не знают. Забудут, конечно же, и Некрасова. Его, фактически, уже забыли. Потом вспомнят. Или не вспомнят. Разве это важно. Некрасов существует вне зависимости от нашей памяти. Он — и это прекрасная судьба — один из многих. Они вошли в него, он вошел в них. Не надо большего. Пушкину, которому навязали роль императора русской литературы, «нашего всего», — приходится тяжелей; непросто быть «нашим всем», да это и в принципе невозможно.
Те, кто должен, будут.
9. Кому на Руси жить хорошо?
Начальству, кем бы оно ни было. В России не существует левых и правых. Только верхние и нижние. Любая партийная фракционная борьба нужна лишь для выявления того, кто будет наверху, и распределения прислуги/охраны вокруг. Все остальное пребывает без изменений. Власть располагается концентрическими кругами, равномерно распределяя холуйство. Сторожа и лакеи — эти должности комбинируются; приближенные к власти сочетают обе должности, оппозиция довольствуется только одной. Привилегии спускаются вниз каскадами, окармливая каждый новый уровень лизоблюдов: нижним достается меньше, совсем нижним — совсем мало.
